Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
Прошлым летом я играла с ними в клубе и уверена, что ты сейчас все поймешь: они чуть ли не после первой игры стали обращаться ко мне «мисс Берил». Такая тоска! Конечно, мама просто без ума от этого места, и, полагаю, когда я буду в ее возрасте, мне будет достаточно сидеть на солнышке и лущить горох в тазик. Но пока – нет, нет и еще раз нет!
Что касается Линды – я, как обычно, не имею не малейшего представления, что она обо всем этом думает. Как всегда, полная загадка…
Дорогая, помнишь мое белое атласное платье? Я полностью убрала рукава, отделала по плечам лентами из черного бархата и приколола два больших красных мака со шляпки моей дорогой сестрицы. Отлично получилось, хотя я не знаю, когда смогу его надеть».
Берил писала Нэн, сидя за маленьким столиком в своей комнате. С одной стороны, все это было чистейшей правдой, с другой – величайшим вздором, и она сама не верила ни единому слову. Нет, это не было правдой. Да, она чувствовала все эти вещи, но чувствовала иначе, чем писала.
Это ее второе «я» написало письмо. А настоящее «я» считало его отвратительным.
«Легкомысленно и глупо!» – сказало настоящее «я». И все же Берил знала, что отправит письмо и продолжит писать подобные глупости Нэн Пим. На самом деле это был далеко не худший пример ее писем.
Берил оперлась локтями о стол и еще раз перечитала написанное. Казалось, со страниц доносится голос. Он звучал едва слышно, как голос в телефонной трубке – высокий, порывистый, с некой горечью. Сегодня он ей ужасно не нравился.
«В тебе столько жизни, – сказала однажды Нэн Пим. – Вот почему ты так нравишься мужчинам». И добавила безо всякого восторга, потому что сама вовсе не привлекала мужчин, будучи крепкой румяной девушкой с широкими бедрами: «Не понимаю, как тебе это удается. Но, полагаю, такова твоя природа».
Какой вздор. Какая чушь! Она не была такой по своей природе. Боже правый, да если бы она хоть раз была самой собой с Нэн Пим, та выпрыгнула бы из окна от удивления… Дорогая, помнишь мое белое атлас… Берил хлопнула крышкой письменного прибора, вскочила с места и сама не поняла, как оказалась у зеркала.
Лицо в форме сердечка, широкие брови, острый – но не слишком! – подбородок. Лучше всего были, пожалуй, глаза. Такого странного, необычного цвета – голубовато-зеленые, с маленькими золотистыми точками.
У нее были длинные черные ресницы – такие длинные, что, когда она опускала их, было видно, как на них играет свет, сказал кто-то.
Рот довольно большой. Слишком? Нет, не то чтобы. Нижняя губа немного выступает вперед; она слегка прикусывала ее, и ей говорили, что это выглядит ужасно очаровательно.
А вот носом она не гордилась. Нельзя сказать, что он был совсем уж уродливым, но не был и таким изящным, как у Линды. У Линды действительно идеальный маленький носик. Ее же нос был крупноват, хотя, скорее всего, она преувеличивала его размер только потому, что это был ее нос, а она была критична по отношению к себе. Берил ущипнула себя за нос и скорчила гримасу.
Волосы просто чудесные! И такие густые… Их цвет напоминал только что опавшую листву – коричневато-рыжие, с желтыми бликами. Когда она заплетала их в длинную косу, то чувствовала, как они змеей спускаются вдоль позвоночника. Ей нравилось ощущать тяжесть, оттягивающую голову назад, и чувствовать, как распущенные волосы прячут под собой ее обнаженные руки. Да, моя дорогая, нет никаких сомнений, ты и вправду прелестное создание.
При этих словах ее грудь приподнялась; она испустила долгий восторженный вздох, слегка прикрыв глаза.
Но пока она смотрела в зеркало, ее глаза и губы перестали улыбаться. О боже, вот опять, снова за старое. Фальшивая, как всегда фальшивая! Фальшивая в письме к Нэн. Неискренняя даже сейчас, наедине с собой.
Какое отношение имеет к ней это существо в зеркале и почему она его рассматривает? Она упала на колени перед кроватью и закрыла руками лицо.
– О, – плакала она, – как же я несчастна, так ужасно несчастна… Я знаю, что я глупая, злобная и тщеславная; я вечно строю из себя кого-то. Я ни на минуту не показываю настоящую себя. – И она отчетливо увидела, как ее фальшивое «я» взбегает по лестнице и смеется особым звонким смехом, когда у них гости, и как оно стоит вблизи лампы, если на ужин пришел мужчина, чтобы он видел свет на ее волосах, как оно дуется и строит из себя маленькую девочку, когда ее просят сыграть на гитаре. Почему? Даже со Стэнли она продолжала себя так вести, ради его же блага. Только вчера вечером, когда он читал газету, ее фальшивая копия стояла рядом и нарочно опиралась на его плечо. Она положила свою руку поверх его, указывая на что-то, чтобы он заметил, какая белая у нее кожа по сравнению с его смуглой.
Как это мерзко! Как мерзко! Ее сердце похолодело от ярости. «Удивительно, как это тебе удается?» – обратилась она к своей фальшивой копии. Но это только потому, что она была так несчастна, так несчастна… Если бы она была счастлива и у нее была бы настоящая жизнь, фальшивая тут же исчезла бы… Она видела настоящую Берил – тень… тень, которая издавала тусклый, едва различимый свет. Что в ней было, кроме этого света? В какие краткие мгновения она показывала свое истинное «я»? Берил могла пересчитать их по пальцам. В такие моменты она чувствовала, что жизнь богата, загадочна и прекрасна и она тоже – богата, загадочна и прекрасна.
«Смогу ли я когда-нибудь стать такой Берил, остаться ею навсегда? Как это сделать? Нужно ли мне это? И было ли когда-нибудь время, когда во мне не было фальшивого “я”?»
Именно в этот момент раздались негромкие шаги по коридору; загремела дверная ручка. Вошла Кези.
– Тетя Берил, мама просит вас спуститься. Отец вместе с каким-то чужим человеком уже приехали, и обед подан.
Какая досада! Она измяла юбку, валяясь здесь так по-дурацки.
– Хорошо, Кези. – Она подошла к туалетному столику, чтобы напудрить нос.
Кези тоже подошла, открыла маленькую баночку с кремом и понюхала. Под мышкой она держала грязную трехцветную кошку.
Когда тетя Берил выбежала из комнаты, девочка усадила кошку на туалетный столик и надела ей на ухо крышку от банки с кремом.
– Только посмотри на себя, – строго сказала она.
Кошка была так поражена открывшимся ей зрелищем, что перекувырнулась в воздухе и, ударившись, упала на пол. А крышка пролетела по воздуху, повертелась на линолеуме как монетка и не разбилась.
Но для Кези она разбилась, еще когда летела по воздуху, и девочка с пылающими щеками подняла ее и вернула на туалетный столик. А потом вышла из комнаты на цыпочках – как ни в чем не бывало, но уж слишком поспешно.
Солнце и Луна
После обеда привезли стулья – большая телега была доверху набита небольшими позолоченными стульчиками, ножки которых тянулись к небу. А потом доставили цветы. С балкона цветочные горшки в руках грузчиков, суетящихся внизу, казались смешными, ужасно милыми шляпками на одобрительно кивающих головках.
Луна приняла их за шляпки. Она сказала:
– Надо же, кое-кто надел пальму на голову.
Но она вечно не могла отличить реальность от вымысла.
Присматривать за Солнцем и Луной было некому. Няня помогала Энни перешивать мамино платье, которое оказалось слишком длинным, да еще и тесным в боках. Мама металась по дому и звонила отцу, чтобы тот ничего не забыл. Она только и успела бросить им:
